Константин Рубинский, поэт, педагог: «Как правило, детям приходится выбирать между своими устремлениями и родительской самостью»

«Образование обесценилось» – эту фразу мы слышим все чаще. Так ли это? И было ли оно в цене в России прежней? Об этом мы говорили с известным поэтом и педагогом Константином Рубинским и его замечательными мамой и бабушкой. Поэт и музыкант Наталья Рубинская сегодня преподает в ЮУрГИИ. Мира Константиновна Князева не так давно отметила 90-летие, в свое время она преподавала в вечернем институте ЧПИ. Три поколения, три взгляда на образование. Живая история.

– Воспитание и даже образование, полученные в семье, не могут сравниться ни с какой школой?

Мира Константиновна Князева: Это верно. Особенно в такой семье, как у моего родного деда Александра Ивановича Рубинского, где было 14 детей. Трое умерли в младенчестве, а 11 выросли, получили хорошее образование. Дед мой рано овдовел, но стремления дать образование своим детям он не утратил. Был он строгим, за тройки сыновей своих наказывал, хотя это бывало редко. Один из дядюшек рассказывал как-то: «Двойку принес, отец меня ремнем выпорол. Потом снова двойка. Отец меня порет и говорит: “Ты что думаешь, я тебя порю для того, чтобы ты мне двойки приносил?”» (Смеется.) Было такое. У меня сохранилась книга былин, великолепно изданная. Она была подарена дяде Ювеналию Рубинскому в 1898 году за отличное поведение и прилежание в Уфимской мужской гимназии. Когда-то она хранилась в книжном шкафу моего деда. Он хранил все награды своих детей. Такой был шкаф.

– То есть образованию он придавал особое значение?

Мира Константиновна Князева: Конечно, он и сам преподавал в гимназии. По-настоящему образованных людей в России в то время было не так много. И они ценились. Раньше говорили: «Выучился – человеком стал».

Поэтому дед, при его довольно скромном жаловании, отправил своих старших сыновей доучиваться в Германию. Причем к тому времени они окончили Московский университет. Было это, конечно, еще до революции. Ювеналий стал химиком, Вениамин – ученым агрономом. Есть у нас фотография: дядя Ювеналий в своей лаборатории. Старшую дочь Евстолию дед тоже отправил учиться в Германию, она была пианистка, а еще брала уроки немецкого языка. Потом преподавала в гимназии немецкий язык, была классной дамой, и великолепно играла на рояле. Все выучились. Средние сыновья стали врачами.

Наталья Борисовна Рубинская: Теперь эта книга собирателя былин Рябинина с прекрасными гравюрами хранится в нашей семье, все свое детство я с ней не расставалась. И я хотела бы добавить, что нашей бабушке Валентине прадед нанял учителя по фортепиано, потому что заметил ее любовь к музыке. Несмотря на то, что прадед рано умер, младшие дети тоже получили хорошее образование, их взяли в свои семьи старшие дети.

Мира Константиновна: Да, дядя Сергей и дядя Василий, который поступил в Ленинградский институт имени Лесгафта, действительно получили хорошее образование, хотя времена были нелегкие – гражданская война, голод. Дядя Вася, которому нужно было зарабатывать на жизнь, принял участие в двух знаменитых экспедициях на Памир, организованных наркомом Крыленко. Наш дядя заведовал хозяйством всей экспедиции. Зарабатывал деньги и институт окончил. Много очень фотографий с Памира, он рассказывал нам кое-что об экспедиции. В это время на Памире были басмачи и доходило до убийств.

А потом Василий поступил в Ленинградскую военно-медицинскую академию, у него было убеждение, что спортсмен обязательно должен быть еще и врачом. Началась война, блокада. Когда открыли «дорогу жизни», студенты академии пешком вышли по льду озера на большую землю. А лед был еще слабый, они много раз проваливались в воду. Дядя, конечно, простудился сильно, заболел. Но академию окончил на одни пятерки уже больной. Ему диплом принесли в госпиталь, вскоре он умер. Потом в академии даже в поговорку вошло: «Трудишься, как Рубинский». Я очень его любила, дядю Васю.

– Тяга к образованию сохранилась у нового поколения вашей семьи?

Мира Константиновна: Мы ведь были детьми войны. Пришли в школу 1 сентября 1942 года, это уже был 10 класс, вдруг входит директор и говорит: «Ребята, учиться будем потом, сейчас надо помочь колхозникам убрать урожай». И мы поехали в колхоз «Красный партизан», нас научили вязать снопы, лен дергать, овощи мы копали. Работали до самых заморозков. А после окончания 10 класса – всех на завод. Девочек – на ЧТЗ, на станки, а мальчиков – в военные училища и на фронт.

– А как же институт?

Мира Константиновна: В то время в институт поступить было не трудно, мало было желающих. К нам в класс пришел представитель Киевского мединститута, который был эвакуирован в Челябинск, и предложил поступать. Изя Мотовский наш поступил – известный потом врач. И мы с подружкой пошли в мединститут, но проучилась я всего один семестр. Началась миология (научная дисциплина, изучающая строение, развитие, свойства и функции мышц. – Прим. авт.), было очень тяжело, я засыпала над медицинскими атласами. И вскоре сбежала в эвакуированный к нам Одесский индустриальный институт, его и окончила. Причем одновременно училась и работала секретарем вечернего отделения института. А после института мы пошли работать на станки. Станочники были нужны.

– Скажите, было ли время читать любимые книжки?

Мира Константиновна: У моего отца была очень хорошая библиотека. Большая часть книг – приложение к журналу «Нива». Очень скромное издание, но зато у нас был и Григорович, который был не у всех, и Мельников-Печерский, и Аксаков, и Лесков, и Пастернак... Из дома, конечно, эти старые книги не выносились, потому что многие считались запрещенными. И я не хвасталась, конечно, что у нас есть такие книги. А дома брала и читала, не было запрета. В старых изданиях, конечно же, не было никаких сокращений, которые появились в советских. Цензура у нас была поставлена очень хорошо – классик, не классик, а руки по швам. (Смеется.)

Константин Рубинский: И я эти книги помню, они хранились у бабушки Вали, – старые, с желтыми страницами. И бабушка их без конца перечитывала. Мельников-Печерский был одним из ее любимых писателей, Джек Лондон, Грин, Вересаев... Маленький я удивлялся, как она читает с «ятями»?

– Когда взрослые в семье читают, это заразительно?

Константин Рубинский: Не понимаешь, что можно по-другому.

Мира Константиновна: В конце 30-х наша семья жила в Екатеринбурге, в частном доме мы снимали пару комнат. Я училась в классе четвертом и прекрасно помню, какой это было радостью, когда папа читал нам вслух. Мы с мамой укладывались рядышком на диван и слушали «Войну и мир» Толстого. Так и прививается любовь к чтению.

Наталья Борисовна: А в третьем классе родители подарили маме огромный том произведений Лермонтова – можно сказать, книгу для взрослого чтения. И она до сих пор читает стихи Лермонтова на память. Мне дарили другие книги – вполне детские.

Константин Рубинский: Помню, я в детстве прочитал «Крысолова» Цветаевой – это было первое издание Цветаевой в СССР. Кстати, книга была украдена моей мамой в библиотеке. (Смеется.) И вот там, когда идет нашествие крыс, поэт все время намекает, что это идет Красная Армия. Но в том издании вместо слова «армия» стояло многоточие. Помню, когда я потом прочитал полную версию поэмы, то понял, почему в той первой книге глава, где идут крысы, была такой коротенькой – она была сокращена. Причем покоцали ее очень неуклюже – сократили так, что швы видны. Целостность произведения всегда приносилась в жертву идеологии.

Наталья Борисовна: Украла книгу не я, а мой приятель, и подарил мне. Он меня привел в библиотеку, это было в Екатеринбурге, к своему другу; мы общались, книги смотрели, а когда вышли, он вынул из-под свитера первое большое издание Цветаевой и мне вручил. Это шестидесятые годы. При этом Борис мне сказал: «Я такое преступление сейчас совершил, друга подвел, но я сделал это потому, что впервые вижу такую любовь человека к поэту». Я боготворила Цветаеву.

– Наталья Борисовна, у вас были метания – куда пойти учиться после школы?

Наталья Борисовна: Еще какие, потому что моя семья настаивала, чтобы я продолжала заниматься музыкой, а я хотела заниматься литературой. Любовь к книгам, конечно же, была с самого раннего детства. Когда в семье все читают, когда перед тобой книги – это становится естественным образом жизни. С книги «Ребята и зверята» я поняла, что все, теперь я чтец. (Смеется.) И имена Цветаевой, Мандельштама пришли тоже из ближнего круга моих друзей. Марину Ивановну я читала в перепечатках – на папиросной бумаге.

Мира Константиновна: Мы не случайно настаивали на музыкальном образовании. Мы с Наташей приехали в Москву, Анастасия Ивановна Цветаева собрала «консилиум» из известных музыкантов. И после того, как Наташа сыграла на фортепиано, все сказали: надо идти в консерваторию.

Константин Рубинский: Просто тогда, в советской литературе, большинство писателей нищенствовали, их книги не издавались. Да, существовала верхняя когорта писателей, но это были единицы... Когда я, двенадцатилетний, в 1988 году встретился с Юнной Мориц в ЦДЛ (Центральный дом литератора. – Прим. авт.), то впервые попробовал ананасовый сок, потому что в ЦДЛ было все! (Смеется.) За соседним столом сидел Расул Гамзатов с компанией каких-то колоритных горцев, и у них стол ломился от таких яств, какие я, худющий носитель детского гастрита, в Челябинске и не нюхал. Вот эта «верхняя» когорта советской литературы жила очень неплохо (собственно, так было во всей системе). Но для того, чтобы попасть в их число, надо было порой совершать поступки и писать вещи не самые, скажем так, поэтические.

Остальные жили не столь вольготно, книжки за свой счет издавать тогда не могли, книгоиздание было, можно сказать, государственной монополией. Анастасия Ивановна Цветаева совершенно справедливо считала, что литература в СССР – это не хлеб. Во всем этом была прагматичность, довольно правильная для советского человека. Поэтому, особенно в провинции, нужна была реальная профессия, нужен был диплом. Когда Наталья Борисовна училась, это было актуально, когда учился я – уже нет.

Мира Константиновна: Но с нашей стороны никакого прагматизма не было, мы с моей мамой – Наташиной бабушкой – хотели, чтобы она пошла по музыкальной части. А потом уже литературный институт.

Константин Рубинский: И я пошел по той же схеме – восемь лет учился музыке, мучил Адика Абдурахманова. (Смеется.) Вернее, я не учился, потому что уже тогда понимал, что это не мое. И хорошо, что сейчас не стало советского тренда «литература не прокормит», ибо она по-настоящему кормила только Вознесенского и Евтушенко. Но двойное образование в конечном итоге дало мне нынешнюю уникальную профессию. Понимаете, быть либреттистом и работать в музыкальном театре невозможно, не зная музыки. Мне присылают клавиры, и я должен уметь читать ноты, чтобы создавать либретто.

– То отношение к образованию, которое было у вашего прадеда, деда, сегодня можно считать раритетным?

Константин Рубинский: Многое поменялось. В школе все зависело от учителей – хорошие преподаватели, интересные или нет. Если говорить о высшем образовании, то я все равно был заточен на слово, а музыка не была на первом месте, хотя интересно было импровизировать, осваивать самому клавишные, синтезатор, перебирать кнопочки. Это было чудесное, но хобби. В литинституте все стало очень серьезно.

Наталья Борисовна: И никогда не было никаких проблем у Кости в школе, он все делал честно и серьезно, я даже в дневник не заглядывала.

Константин Рубинский: Помню, приехал мамин знакомый – музыкальный психолог Ражников – и говорил ей: «Огради ребенка от советского образования, почему он у тебя в школу ходит?» При том, что сам он был очень талантливым человеком, но ярым «андерграундником» в педагогике, не любил советской системы образования. Это была середина 80-х.

– Советская идеология в сознание проникала?

Константин Рубинский: Спроси меня в детстве о великих делах Ленина, наверное, ничего кроме революции не вспомнил бы, но понятие святыни в крови было! Когда ребята во дворе говорили: засунь три пальца в рот и скажи «Ленинград» (получалось, естественно, «Ленин гад»), это считалось кощунством, святотатством. В этом было для нас какое-то экстремальное ощущение дерзости, почти преступления – так осквернить идола.

Советское образование, конечно же, было мощной, но подслеповатой системой. Помню, весь класс приняли в пионеры кроме одного мальчика, Димы, потому что он был троечником. И это была такая для него трагедия! Парень был очень хороший, добрый, справедливый – как раз настоящий пионер! В том, что его не приняли, чувствовалась – уже тогда (!) – какая-то несправедливость, близорукость «системы», которая не рассмотрела его суть, а рассмотрела только оценки.

Кстати, школьная политическая составляющая всплыла совсем недавно, когда над Челябинском взорвался метеорит. Увидев из окна эту вспышку, я вспомнил, что нам со второго класса в подробностях рассказывали о Хиросиме и Нагасаки, о проклятых империалистах и давали правила поведения при атомном взрыве. Я понял, насколько это прочно сидит в нас.

Мира Константиновна: Наша классная руководительница Валентина Алексеевна Матвеева при всяком удобном случае говорила, что она окончила Казанский университет, в котором учился Владимир Ильич Ленин. Она это повторяла и этим гордилась, хотя он там почти не учился, экстерном все сдавал.

Константин Рубинский: А я не устаю повторять, что в образовании не хватает прежде всего личности. Яркой, которая бы заиграла на дудочке, как тот Крысолов, но не в речку бы всех завела, а в цветущий сад. Этих людей мало. В Литинституте была такая же история: на весь наш поток были только три таких преподавателя – очень талантливые люди, которых мы слушали полтора часа, раскрыв рот. Это были не лекции, это были спектакли, феерии, после которых и хотелось стихи писать.

– Моя бабушка любила говорить: «Образованных будет много, умных мало». Это так?

Константин Рубинский: Есть очень хорошая пословица, которая к нашему времени применима: «Не по диплому бьют, а по морде». Сам видел, когда преподавал в вузе, каким образом учителя подтягивают оценки студентам, особенно тем, кто идет на красный диплом. Я много лет занимался с ребятами в литстудии и вдруг, придя работать в вуз, делаю открытие – я должен ставить все эти «уды», «хоры» и «отлы». (Смеется.) С этого момента понял, что все анекдоты про экзаменатора и студента, типа: «Я не сдал? Вот петля, помогите завязать», – чистая правда. Тем более, что работал я на театральной кафедре. Там такие талантливые девушки! Когда я заносил ручку, чтобы поставить тройку в зачетку, они начинали так тонко, трогательно плакать... Такие разыгрывали драмы… Невольно ощущал себя людоедом. А когда, после всех слез, приходил в деканат, мне намекали: «Что-то пятерок мало ставите! Эти-то у нас – бюджетники, а вот эти – коммерческие». Занимаясь с ребятами факультативно, чистым творчеством, без журналов, оценок и зачеток я могу хотя бы быть честным.

Мира Константиновна: В свое время я тоже совершила такое же «преступление». Я тогда вела черчение и начертательную геометрию на вечернем отделении ЧПИ. Занимались мы на территории ЧТЗ. В то время на заводе в должности мастера было много людей без высшего образования. И вдруг пришло указание, что все ИТРовцы, начиная с мастеров, должны иметь высшее образование. Отвели специальное аудиторию, чтобы вечерами после работы они учились. Образовался вечерний институт, и я там преподавала. Был такой случай – в перерыве смотрю: ученики мои сидят, клюют носами, потому что вечер, а они рано поднялись, работали весь день. Один ко мне подходит: «Мира Константиновна, у меня жена больна, пожалуйста, поставьте мне зачет, мне нужно домой». Я пожалела его, поставила. За ним второй подходит, третий... Они меня окружили и все зачетки протягивают. И я всем поставила зачет.

Константин Рубинский: (Смеется.) Я сопротивлялся до последнего.

– Часто можно услышать, что сегодняшние школьники прагматичны. У них нет сомнений в выборе будущих профессий?

Константин Рубинский: Я работал с детьми в 31-м лицее, а там рано начинают мотивировать ребят к тому, что нужно думать о своем будущем. И, как правило, большинство из них поступают в столичные вузы. Но бывало, дети пытались со мной посоветоваться, потому что их родители настаивали на своем выборе профессии. И тогда я говорил детям: «Это ваша жизнь, поэтому никому вы не должны позволять проживать ее вместо вас, даже родителям». Иногда детям приходится выбирать между своими устремлениями и родительской «самостью», нереализованными амбициями папы и мамы. Это всегда грустно.

Наталья Борисовна: Сегодня довольно распространенное явление – ребята учатся сразу в нескольких вузах. Это я знаю по своим музыкантам, хотя сейчас за второе высшее образование надо платить. Правда, они умудряются и «хвостов» везде накопить.

Константин Рубинский: Если сравнивать поколенчески, то сегодня не практицизма, сегодня инфантилизма много. Порой до 11 класса ребята не знают, кем они хотят стать, куда пойдут, что будут делать. Нет у них стремления укореняться, страшно делать какой-то жизненный выбор. Помню, один студент на вопрос «Что тебя привело в это учебное заведение?» честно ответил: «Мама».

Наталья Борисовна: Когда-то Мира Константиновна очень хотела продолжить музыкальное образование, но не сложилось. Однако желание было столь велико, что она училась самостоятельно. И даже сочиняла интресную музыку! Однажды выиграла всероссийский конкурс, где в жюри сидел сам Георгий Свиридов! Ее песня на слова Артема Подогова – был такой симпатичный парень в Миассе, инициатор создания Ильменского заповедника – получила второе место, первое никому не дали. И надо учесть, что принимали в конкурсе участие композиторы-профессионалы, а она была любителем. Абсолютно во всем важно желание. Особенно в образовании. Важно этого желания не погубить.