Из жизни людей и насекомых

Памяти моей бабушки, не любившей тараканов

Никто не любит назойливых насекомых. Одни не любят пассивно, созерцательно: «ах лето красное, любил бы я тебя…» (как Один Поэт, живущий в веках), другие – активно, разрушительно: «ах, ты паразит такой-растакой, так тебя раз-так» (как моя бабушка, царствие ей небесное). Интересно, кого больше? Тех, кто не задумываясь убивает всю эту бескровную нечисть, или тех… кто слишком много задумывается. А может вообще – тараканов?

Тараканов, например, не любят все, но хладнокровно убивают их почему-то немногие. Одним – противно, другим – еще противнее. Эти брезгливые лицемеры лишают насекомых жизни чужими руками, чтобы не запачкаться. Я отношусь к их числу (брезгливых лицемеров, а не насекомых, хотя с какой стороны посмотреть). Моя бабушка, в отличие от меня, запачкаться не боялась.

Моя бабушка очень не любила тараканов. Она была к ним беспощадна, и в этом была искренна. Вы когда-нибудь слышали хруст-скрип прусака, которого давят перстнем на стекле? (Какая звукопись! На зависть всем поэтам!) Противно? Неприятно даже слышать об этом? Значит, все-таки больше первых, пассивно-созерцательных. А последней – больше нет.

Нет моей бабушки, а эта бескровная нечисть живет и здравствует. Моя бабушка не была бескровной, поэтому ее убил сгусток крови. У насекомых не бывает тромбозов. А также инсультов и инфарктов. Они обречены на однообразную насильственную смерть. Моя бабушка тоже умерла насильственной смертью: ее убил тромб.

Когда мою бабушку хоронили, я была беременна. Чтобы избавить меня от сильных переживаний, мои родственники не пустили меня на похороны. Однако это не помешало страху закрасться в мою душу. Он поселился во мне в тот момент, когда я узнала, что моей бабушки больше нет. Когда умерла моя бабушка, я узнала, что есть такое насекомое, которое называется страх. Я вдруг поняла, как я не хочу умирать.

Никто не хочет умирать. Одни не хотят активно (это про атеистов), другие – пассивно (это про верующих). Первые просто не хотят умирать, вторые хотят жить вечно. Даже тот, кто кончает жизнь самоубийством, не хочет умирать. Он просто не хочет жить, но своей смертью надеется себя увековечить. Он ошибается. Все ошибаются… С тех пор, как нет моей бабушки, меня не покидают мысли о том, как часто мы совершаем ошибки.

Каждый из нас хотя бы раз в жизни совершал хоть какую-нибудь ошибку. Хоть грамматическую или пунктуационную. Многие – не одну. Некоторые – много. А есть и такие, что очень много. Каждый день мы оступаемся (это для неверующих), очень часто мы грешим (это для крещеных). Изо дня в день мы делаем что-то не то и очень редко и помалу – то. А что? А ничего.

Ничего страшного (для реалистов) и ничего хорошего (для романтиков) в том, что треть года мы спим, еще одну треть проводим на работе, одну четвертую или пятую (в зависимости от того, високосный год или нет) плачем, тоскуем, впадаем в депрессию. Одну пятую в худшем случае и одну десятую в лучшем мы кричим, спорим, доказываем, злимся. Еще какую-то часть – негодуем, обижаемся, ревнуем, мстим…

Интересно, а сколько дней в году мы бываем счастливы? Три? Тридцать три? Когда-нибудь я займусь подсчетом счастливых мгновений. Это совсем несложно. Нужно только эти мгновения поймать, зафиксировать, суммировать. Затем полученное число умножить… или поделить… Это совсем неважно. Важно другое.

Холодно. Фактической зимы больше, чем календарной, а душевной – больше, чем фактической. Полгода только за окном снежно и холодно, на душе – дольше. Как минимум полгода (для жителей России, мечтающих жить за ее пределами), а то и две трети года (для русских по национальности, жалеющих, что они не родились евреями), а то и три четверти года (для русских по духу, понимающих, что от перемены местожительства думы не меняются). А все потому, что… никто не любит насекомых.

Всю осень, всю зиму и всю весну люди помнят о своей нелюбви. Три четверти года на душе холод, потому что в подсознании сидит нелюбовь. Насекомое-нелюбовь. А когда наступает лето – единственная треть года, когда погода так и шепчет, так и просит радоваться жизни, – мы повторяем слова Одного Поэта: «ах лето красное, любил бы я тебя, когда бы не жара, не комары, да мухи»…

И дело вовсе не в насекомых. По крайней мере – не в этих. Этим – нет до нас дела, а нам есть дело до всего. Например, до того, сколько дней в году мы бываем счастливы. Пока мы заняты подсчетами – мы несчастны, потому что числа бездушны. Даже тридцать три. Числа – те же насекомые. Но не только они делают нас несчастливыми. Еще мы теряем свое время в тщетных поисках ответов на риторические вопросы «зачем?» и «почему?».

Зачем я думаю и пишу о тараканах? Почему сгусток крови лишает жизни человека? Почему у насекомых не бывает тромбозов? Как будто бы, получи я однозначные ответы на эти неравнозначные вопросы, что-то изменится и мне станет легче. Это замкнутый круг и бег на месте (для скептиков), синдром хронической усталости (для медиков) и смысл всей жизни (для лириков). Но, как ни крути, это всего лишь насекомые-вопросы. Особенно – вопрос «за что?».

За что меня одолевают все эти назойливые мысли? Может, за то, что я не проводила свою бабушку в последний путь? А за что моя дочь недополучает счастливых мгновений? Не за то ли, что, будучи беременной ею, я переживала, что не могу попрощаться со своей бабушкой? За что? За то! Зато позже я попыталась оградить и себя, и свою дочь от насекомых-бесов.

Если верить в то, что душа в человеке зарождается уже тогда, когда он находится в материнской утробе, – моя дочь дважды крещеная. Я приняла обряд святого крещения, находясь на седьмом месяце беременности, а потом была опущена в купель моя без-двух-недель-годовалая дочь. Будет ли моя девочка от этого счастливее? Дай Бог, чтобы она была счастлива. Хотя бы несколько мгновений каждый день. Это очень сложно. Лично я этому еще не научилась. Быть может, потому, что моя мама крестилась только тогда, когда я сама стала матерью.

Мне многому еще учиться и учиться. Например, давить тараканов. Пока я умею убивать лишь комаров, сосущих мою кровь. Когда я научусь уничтожать остальных насекомых, я брошу писать грустные зарисовки и начну ловить счастливые мгновения. И окружать свою дочь аурой счастья. А может быть, рожу еще одного ребенка. Когда раздавлю последнего таракана. В себе.