Карен Даллакян, ветеринарный врач, президент фонда зоозащиты «Спаси меня»: «Нет плохих животных, есть плохие хозяева»

Он призывает спасать и спасает сам: леопарденка Гарика, тигренка Жору, льва, медведя, обезьяну... Диких, породистых и дворняг. Для каждого четвероногого у него есть не только лекарство, но и доброе слово. У его пациентов не надо спрашивать, как они относятся к доктору? Это видно невооруженным глазом. Он становится не просто их спасителем, но вожаком. В мире животных это высшее признание. У людей свои ордена-медали. Недавно Челябинск вручил Карену Даллакяну главную городскую награду – премию «Признание».

Дикие и домашние

– Премия «Признание» предполагает и самовыдвижение, но для вас она стала сюрпризом?

– Да, нас выдвинул на премию Челябинский зоопарк.

– У вас давнее тесное сотрудничество?

– Меня, как правило, приглашают в сложных неординарных случаях. В России мало врачей, готовых лечить редких экзотических животных. Хорошие специалисты есть только в старых зоопарках.

– С чего началась ваша «экзотическая» практика?

– Это был леопард Гарик, который, как сейчас тигренок Жора, долгое время жил у нас. С этого момента началась моя практика дрессировщика. (Смеется.) Человека, умеющего общаться с хищником, угадывать его настроение, желания и влияющего на его поведение. Сегодня я уже как зоопсихолог могу сказать, сколько животных в мире – столько характеров, независимо от того, ящерицы это, змеи или попугаи. Надо памятники ставить дрессировщикам, которые работают в цирке с разного вида животными.

– Чем был болен Гарик?

– Леопарденка к нам привезли с параличом, который случился от переизбытка белка. Его рано отняли от матери и неправильно спланировали рацион, кормили говядиной, в результате наступило белковое отравление. Леопарды относятся к средним хищникам, они в основном едят мясо птицы. Все и владелец, и директор Казанского зоопарка, где он был рожден, считали, что леопарденок – не жилец. А у нас получилось его спасти. Лечением занимался не только я, но и наши кошки. Анималотерапия, действительно, помогает при различных заболеваниях. Она влияет и на психику, и на результат. Кошки понимали, что он парализован, они топтали его, покусывали – то есть массировали вместе со мной.

На Жорика тоже положительное влияние оказали прогулки с овчаркой Джиной, с которой он подружился во дворе. Джина спасла его от многих проблем. Даже то, что она облизывала его рану, было благотворно. А уж бега их уличные – вообще прекрасно, не только для укрепления скелета тигренка, но и психики. Овчарка снимала его агрессию, отвлекала Жору от внимания людей, которые стояли и смотрели на экзотическое существо во дворе. А в конце 90-х мне пришлось консультировать льва. Здесь стоял передвижной зоопарк, где заболел лев. Его лечили непонятно от чего, а было там банальное обморожение.

– Но премия «Признание» все-таки связана с тигренком Жорой?

– Потому что история получила большой резонанс. О Жорике узнали даже в Европе и Америке. Многие зарубежные ассоциации ветеринарных врачей провели совещания, где обсуждались варианты помощи нашему тигренку. В декабре судьи-иностранцы, принимавшие участие в московской выставке кошек, отказались от своих гонораров в пользу тигренка. Сегодня мы решаем вопрос лечения Жорика в Штатах.

– Вы сказали, что в России мало врачей, подготовленных к работе с экзотическими животными. Где вы этому учились?

– Я занимаюсь кошками. С 1998 года являюсь заводчиком американских персов. Редкое явление, когда ветеринарный врач так тесно совмещает профессию с хобби. Поэтому анатомию, физиологию, психологию этих животных знаю очень хорошо. И первыми моими экзотическими пациентами тоже были кошки – лев, леопард.

– Почему кошки стали хобби? Насколько я знаю, вы очень любили собак?

– Всегда любил собак, наверное, потому что сам родился в год собаки. Но в Челябинске столкнулся с тем, что не было специалиста по кошкам. Фелинология только-только начала развиваться, потому что породистые кошки в Россию начали попадать из-за границы лишь в конце 80-х. Не было у нас ни литературы научной, ни специалистов. Я начал консультировать в кошачьем клубе, обслуживать выставки. Однажды пришлось кесарить кошку-персиянку, которая не могла разродиться. У хозяев был шок, в результате они отказались от котят. Хозяйка принесла корзину с котятами и поставила мне на стол. Трех я раздал, четвертый никому не был нужен. Так Фаня осталась у меня, и я стал серьезно заниматься кошками.

– Когда ваших кошек покупают, вы навсегда остаетесь их лечащим врачом?

– У меня их не покупают. Я кошек либо дарю, либо обмениваю на производителей с элитной кровью. Кошки из питомника «Карен-перс» попадают в другие питомники и это имя теперь есть в родословных кошек других стран. Я иногда шучу, что уже мог бы получить грин-карт, потому что мои кошки давно живут в Америке.

Разговоры с братьями меньшими

– Но среди ваших экзотических пациентов были не только дикие кошки?

– Лечил медвежонка в Воронежском зоопарке, почти история нашего Жорика. Недавно узнал, он жив и здоров. Обезьянка была, которая тоже долго у нас жила. Очень сильно переохладилась. Лечили мы ее совместно с педиатром, потому что это уже к человеку ближе. Именно на приматах испытывались многие медицинские препараты, которые потом использовались для лечения человека. Выходили мы эту красавицу, и первое, что она сделала, придя в себя, показала, что она тут хозяйка. Я был ее вожаком, и она защищала меня от всех особей женского пола. (Смеется.) Кстати, у нее еще одна проблема выявилась, обезьянка наша была алкоголичкой. Зашел человек с открытой бутылкой пива, и она проявила агрессию настоящего алкоголика или наркомана.

– Это непоправимо?

– Скорее всего, нет. Потому что у них отсутствуют ферменты против алкоголя, табака. К сожалению, и такие случаи бывают.

– Как вы относитесь к новому увлечению россиян, которые вслед за породистыми собаками и кошками начали покупать крокодилов и змей?

– Это глупо по меньшей мере. Люди не знают, как ухаживать за этими животными, не знакомы с их психикой. Но это еще и опасно. С экзотическими животными в страну были ввезены неведомые нам ранее инфекции. Впервые мы с этим столкнулись во время Олимпиады в 1980 году, когда в СССР ввезли энтерит и наши врачи не знали, как с ним бороться. Многие инвазии были завезены с попугаями, ящерицами, черепахами. И до сих пор завозят различные инфекции, потому что покупают животных на рынках, у случайных людей. Не так давно был случай, курганские таможенники арестовали партию попугаев и раздали по друзьям. Вскоре заболели люди, получившие эти «подарки», и попали в больницу. Как выяснилось, вся партия была поражена орнитозом. Есть даже поговорка: врач лечит человека, а ветеринар – человечество. Это, действительно, так. Эпидемии, как правило, связаны с заболеваниями животного мира. Недаром развитые страны закрывают животных, привезенных в страну, на карантин. А у нас до сих пор для этого не созданы условия. Поэтому, прежде чем покупать экзотических животных, нужно подумать о том, что вы подвергаете себя и детей своих опасности инфекций, которые нашей медицине неизвестны.

– Насколько важно знать психику животных, если человек решил, что они будут жить в его квартире?

– Без этого ваша совместная жизнь превратится в кошмар. Вы не будете понимать, почему ваш кот рвет обои. Ко мне часто обращаются с просьбой удалить когти и приходится объяснять, что после такой операции кот может стать кусачим. По поведению котенка можно понять, сможет ли он жить в городской квартире. Котенок, рожденный на воле – от деревенских кошек – никогда не станет ручным, будет портить мебель. И среди породистых встречаются разные характеры. Есть спокойные, есть истерики. Так вот, истериков почаще надо в руки брать, их характер исправится постепенно. Но можно исправить характер лишь породистых животных.

– Зоопсихология стала вашей профессией?

– Для этого я учился в Петербургской ветеринарной академии. Кстати, меня удивило, что эту профессию получают молоденькие мальчики и девочки, которые никогда с животными не общались раньше. Считаю, что это вторая профессия тех, кто уже работает с животными не год, не два и не три, причем, знает всех или почти всех животных.

– Нужно ли с животными разговаривать?

– Без этого просто нельзя. Когда мы делали операцию Жорику под наркозом, я все-равно с ним разговаривал. И работал без перчаток, чтобы он чувствовал мой запах. Во время последней операции мне стало не по себе, как будто ребенка своего режу, и я отошел от стола ненадолго. Что вы думаете? Он меня потерял, стал глазами вращать! Вот так, животное под наркозом, но чувствует свое, родное. А после первой операции Жорик сутки за мной ходил, искал защиты. И я постоянно с ним говорил, успокаивал, животные прекрасно чувствуют интонацию. А с леопарденком вообще пришлось ночевать рядом, пока он не начал выздоравливать.

Даже попугайчики, у которых, кажется, места в голове нет для мозгов, меня считают здесь главным. (Улыбается.) Животные чутко реагируют на энергетику человека. Если она раздражает, они становятся агрессивными. И укусить могут, и поцарапать. Иногда хозяева моих пациентов приходят, просят поставить укол кошке или собаке, потому что им животное не дается. А у меня лежит спокойно. Не потому что я – волшебник, просто животное реагирует на энергетику. И нельзя в ответ на царапки отвечать ударом, злостью в голосе. Мне пришлось уволить врача, она сбросила кошку со стола, когда та ее укусила. Терпеть не могу, когда ветеринарные врачи привязывают животных, чтобы поставить им укол или капельницу. Всегда говорю: ты себя привяжи, будет ли тебе комфортно?

– А это не опасно – ночевать с леопарденком?

– Со временем, когда он начал поправляться, стало опасно. Он принялся всех лизать, а в порыве хищник начинает и покусывать. Но и язык тоже не очень приятный у хищников. Если у кошки он просто шершавый, то у леопарда или тигра – игольчатый. Достаточно болезненное облизывание. К тому же признавал Гарик только меня, с другими сотрудниками игры его были уже агрессивными. Поэтому мне самому приходилось его прогуливать, кормить.

Вологодская коррида

– В каком возрасте решили, что станете ветврачом? Вы же были сугубо городским ребенком?

– Да, родился в столице Армении. Но, во-первых, мама моя была биологом и дома было полно специализированной литературы, к которой я тянулся. По химии и биологии у меня в школе всегда были пятерки, победы на олимпиадах. Во-вторых, в Ереване и во времена Советского Союза было много зоомагазинов. Мы с ребятами там часами пропадали, слушали певчих птиц, наблюдали всякую экзотику. И дома были рыбки, попугайчики, которых я лечил даже. Мама мечтала, что я поступлю в медицинский институт. И после выпускного мы с ней отправились в Петербург, в медицинский.

– Вы согласились с желаниями мамы?

– (Улыбается.) Но получилось все, как я хотел. В медицинском у нас даже документы не приняли, какие-то там были претензии к справкам, якобы мы с опозданием приехали... Мама расстроилась, а я уже знал адрес ветеринарного института и повел ее туда. Сдал экзамены, но балла не хватило, чтобы поступить. По русскому языку тройку получил, ведь учился я в национальной школе, русский был как иностранный. А химию и биологию мне пришлось штудировать по двум учебникам, рядом с армянским лежал учебник на русском языке и так я привыкал к терминам, запоминал формулы. Но биологию и химию сдал на четверки.

– Как вы очутились в Вологде, в молочном институте?

– В Петербургском ветеринарном сидели представители других вузов и предлагали ехать учиться к ним. Грамотная политика, кстати, ведь в столичные вузы всегда поступают лучшие ребята. Я выбрал Вологду, потому что в питерском поезде мы ехали с семьей из этого города и успели подружиться. Я их даже проводил и немного познакомился с городом, он мне понравился. К тому же это рядом с Питером, я мечтал со временем перевестись в Петербургский ветеринарный институт.

– Почему этого не произошло?

– Мне очень понравилось учиться в Вологде. Нам повезло: факультет был молодой и уже тогда давал знания в области лечения собак и кошек, а не только сельскохозяйственных животных. Возглавлял его профессор Александр Кашин, который давно занимался собаками. Еще со времен войны в Вологде были питомники, где выращивали собак. К тому же у нас на курсе было всего 70 студентов, а в Питере – 400. Семейная была обстановка, ребята хорошие, до сих пор дружим.

И школа очень хорошая была, практика мощная. К примеру, мы ректально осматривали беременную корову и давалось три попытки, чтобы определить срок беременности. Не сумел – до свидания. Тяжело в учебе – легко в бою. Сессии я всегда сдавал хорошо, особенно летнюю – белые ночи в Вологде у меня вызывали бессонницу, и я мог сутки напролет учить билеты. А в Питер мы часто ездили, три рубля по студенческому стоил билет до Петербурга тогда. И там нам ребята рассказывали, как взяточничество процветает в институте, а у нас ничего такого не было, все было по-честному.

– А практику где проходили?

– На мясокомбинате. Это тоже были наши университеты, сразу выяснялось, кто никогда не сможет работать ветеринаром. Кто в обморок упал – сразу отсеялись.

– Вы обмороками не страдали?

– И даже умудрялся шутить. Самая страшная история из практики, когда мы брали кровь у быков. Вологду тогда называли шестнадцатой республикой СССР, ее профиль – сельское хозяйство, продукция шла на экспорт, скот элитный разводили, хозяйства были богатые. Племенные быки содержались на свободе, а потому были практически дикими. Надо было у такого бычка кровь взять. Он прыгнул на преподавателя, которому я помогал, и она проткнула иглой мне руку. Коррида просто – между двумя дикошарыми быками и игла в руке.

– Была ли практика с собаками и кошками?

– После третьего курса уже ассистировал профессору в клубе собаководства. Даже тигра пришлось лечить однажды, у которого были страшные боли в животе. Дрессировщик обратился за помощью к нашему профессору Масарновскому. И тот обнаружил у тигра глистов, все это нам демонстрировалось на занятиях.

«Не реклама движет практикой»

– Почему после окончания института приехали Челябинск?

– В Челябинск я попал случайно, приехал в гости и остался. После института поехал работать в Ереванский зоопарк. Еще в годы студенчества я там практику проходил. Тогда погиб слон, я принимал участие во вскрытии. От истощения и холода он погиб. Это были самые тяжелые годы: в Армении не было ни света, ни отопления, не говоря уже о продуктах. И за счет слона питались служащие зоопарка. Когда я увидел рацион этого великана, то был очень удивлен – рядом с морковью значились бутылка коньяка и две бутылки водки. Просто разворовывалось все. И даже дрова воровали.

– Поэтому остались в нашем городе?

– Нет, не из меркантильных соображений. Тогда в России открывались первые частные ветеринарные клиники и меня пригласили поработать в одной из таких, она была создана в Металлургическом районе. Поскольку там в основном работали только что окончившие вуз девочки, то через три недели меня назначили руководителем службы. Интересно было работать, и я вызвал семью в Челябинск.

– А затем открыли собственную клинику?

– Открыл свою, потому что столкнулся с чистой коммерцией: нас заставляли продавать просроченную вакцину, которую покупали дешево за границей. А здесь ставили, выдавая за свежую, и брали за нее нормальные деньги. Я с этим мириться не мог, потому что врач, а не коммерсант. Стаж для получения лицензии на собственную клинику у меня был и я решил открыть свою практику.

– Трудно врачебную практику удержать в рамках медицины, не скатиться в чистую коммерцию?

– Для меня – нет. Но примеры такие есть, когда врачи работают на процентах. Результат – искалеченные животные. Врач не думает о том, как вылечить, он заботится о продаже дорогих медикаментов, о выручке, от которой зависит зарплата. Добрая благородная профессия превращается в бизнес.

– То же самое происходит сегодня и в медицине.

– Но человек может защищаться, а животное – нет. Сегодня у меня язык не поворачивается назвать хозяев моих пациентов клиентами. Все они стали моими друзьями. 17 лет моей клинике, уже дети в тех семьях выросли и теперь меня иначе как семейным ветеринарным врачом назвать нельзя. (Улыбается.) Радует меня такое постоянство.

– Как думаете, чем продиктован негатив в ваш адрес в интернет-форумах? Дело рук завистников?

– Как меня только не называли? И мошенником, потому что, стерилизуя кошку, провожу не полостную операцию, а делаю небольшой разрез сбоку. Так меня учили в институте. Это самый безопасный путь – послеоперационных осложнений не бывает. Здесь таких операций раньше не делали, теперь идут этим же путем. Был я и стоматологом, и педиатром, потому что сюсюкаюсь и разговариваю с животными. А как же этого не делать, если ты – врач? Теперь меня еще и торговцем рынка назвали. В форуме вашего сайта, кстати. Не знаю, плакать или смеяться?

– А еще вас обвиняют в пиаре.

– Я всегда говорю: не реклама движет практикой, а качество работы. Какой пиар? Я никогда не стыжусь и не скрываю, если чего-то не знаю. Поэтому и прибегаю к консультациям узких специалистов. Нельзя браться за все. Лучше отказаться. И отказываюсь. Бывает, что прогоняю иногда клиентов, с которыми не получается контакта. Потому что успех дела во многом зависит от того, доверяет ли хозяин животного врачу.

– Часто приходится исправлять ошибки коллег?

– К сожалению, приходится. Убивает тот факт, что это не наказуемо. Срабатывает психология людей: переживания сменяются апатией. У нас люди в правовом плане ленивы, да и добросердечны, пожалуй. Считают, раз так случилось, значит, судьба. Эмоции первые выплеснули и все. А на Западе довольно богатая практика подобных исков. И врачей наказывают, если животное погибло по их вине. И хозяина, если он не соблюдал договоренностей с заводчиком.

Спасение в просвещении

– Вы готовились к защите кандидатской, она защищена?

– (Вздыхает.) Что-то не везет мне с кандидатской, она готова, но мой руководитель уехал в Казахстан. Нет времени ехать к нему. И тема уже становится неактуальной. Я бы сегодня взял другую – про кошек. Но нет руководителя. Постепенно приходишь к выводу, что нужно выбирать что-то одно – либо заниматься наукой, либо быть практикующим врачом.

– То есть для вас диссертация не цель всей жизни?

– Абсолютно нет. Не расстроюсь, если защита так и не состоится. К сожалению, сегодня есть случаи, когда ради защиты кандидатской врачи, работая в клиниках, занимаются опытами. Где это видано, чтобы после кастрации котам недельными курсами ставили капельницы? Скорее всего, врач пишет научную работу и за деньги клиентов испытывает препараты на их же животных.

– Вы против такой практики?

– Конечно. Это же делается без предупреждения и никто не знает, чем такой эксперимент закончится для животного.

– Несколько лет назад вы создали Фонд зоозащиты «Спаси меня». Что этому послужило?

– Низкая культура наших людей, которая и приводит к жестокому обращению с животными. Наш фонд занимается бездомными животными лишь отчасти – проводим акции бесплатной стерилизации кошек и собак. Мы стремимся заниматься образованием людей, чтобы человек представлял, какую ответственность он берет на себя, заводя собаку, кошку или любое другое животное. У нас есть специальная программа для детей: лекции, семинары, мастер-классы, встречи в детских библиотеках. Есть мероприятия для всей семьи. Мы постоянные участники акции «Здоровый город».

– Сегодня важнее не допустить, чтобы все новые и новые четвероногие становились бомжами?

– Да. Люди должны понимать, что необходимо все взвесить, прежде, чем брать кошку или собаку. Нет плохих животных, есть плохие хозяева. Надо знать, что животное может заболеть и понадобятся деньги для его лечения, что оно потребует времени и заботы. Бюджет семьи должен позволять правильно кормить животное, оборудовать нормальные условия содержания, участие в выставках. Нельзя дарить животное. Задумайтесь, это же минимум на 15 лет!Сможет ли человек посвятить себя на такое долгое время другому живому существу, окружить его заботой?

– То есть это должно стать осознанным выбором самого человека?

– И не только одного. Если мама и ребенок хотят завести собаку, а папа не хочет, в этой семье животное не приживется. Рано или поздно возникнет конфликт. Нельзя купить животное из-за истерики ребенка. А заводчиками должны быть специалисты. Если ты не прошел специальные курсы и не сдал экзамены, не имеешь права быть заводчиком. Так во всем мире, но не в России. Это нужно изменить.

– Что все эти годы мешает принять нормальный закон в стране, необходимость которого назрела?

– Страна не готова к такому закону. У нас даже работа клубов собаководства поставлена очень плохо. В городе сегодня единственный клуб, работающий нормально, это клуб охотничьих собак. Все остальное – коммерция. Собак нужно дрессировать в три этапа, чтобы их поведение в городе было адекватным. Нет таких бесплатных курсов. У нас и здесь все превращается в коммерцию. Дрессировщики работают за отдельные деньги, потому что они полностью должны платить за аренду. В результате если у человека нет денег, он ни за что не пойдет на эти курсы и собака не будет подготовлена к жизни в городе. Страдают соседи, дети. Если проанализировать ситуацию с укусами, то выяснится, что кусают людей не бездомные животные, а домашние собаки. Бездомное животное не нападет, если вы его не трогаете. Нападают домашние животные, которым все позволено. Другой момент: у нас открывают супер-пупер-клиники с евроремонтом, и эта красота закладывается в цену обслуживания животных. Разве пойдет бабушка в такую клинику со своей больной кошкой? Нет. И больная кошка лежит дома, может заразить бабушку, внуков, кого угодно. Когда в 1998 году случился дефолт, мы у дверей своей клиники каждый день находили подброшенных в сумках кошек. Люди не хотели лечить или усыплять животных за деньги, они таким образом решали свою проблему.

– Но есть и сердобольные горожане, которые подбирают бездомных животных.

– И здесь свои проблемы. Добрые родители позволяют детям подобрать на улице бродячую собаку или кошку, при этом не обращаются к ветеринару. Все заканчивается тем, что ребенок заражается и заболевает. Это сегодня очень актуально. Доброе дело нужно делать только через ветеринарную клинику, чтобы не навредить себе. Но люди порой этого просто не знают. Наша задача – сделать челябинцев более грамотными и заниматься этим должны только специалисты.

– Что вы думаете о нашем птичьем рынке, куда «сердобольные» граждане приносят десятки котят и щенков, сдают их на продажу?

– С этим явлением надо бороться. Сидят завсегдатаи, это стало для некоторых семейным бизнесом, принимают на продажу котят и щенков за определенную плату, за выходные их никто не взял, они запечатывают коробку и выбрасывают котят и щенят на мусорку...

– Власти одобрили появление в городе вашего фонда?

– Мы образовали фонд в 1998 году и общего языка с городской администрации в то время не нашли. Некоммерческий фонд – это было слишком новое явление для России. Некоторой поддержкой нам стали письма от Бриджит Бордо и Роксаны Бабаян, которые приветствовали появление такого фонда. Запад тогда не скрывал, что считает Россию варварским государством в плане обращения с животными. Отношения с нынешней администрацией Челябинска у фонда хорошие. Сегодня наш фонд может бесплатно размещать социальную рекламу. К примеру, скоро появится в городе лозунг, который придумали участники нашей последней благотворительной выставки. В конкурсе принимали участие семьи и одна из них стала победительницей. Сейчас лозунг готов и городская администрация выделяет нам место под эту рекламу.

– И фонд ваш, и даже хобби связаны с главным делом жизни. А что кроме работы?

– Да я не устаю от работы, животные меня лечат и от стрессов, и от депрессий. Еще я увлекаюсь историей христианства и древней Армении.

– Нет желания вернуться на родину?

– В Челябинске могила моей матери. С этим городом многое уже связывает: здесь дом, здесь друзья. Хотя друзья – мои однокурсники – и в Греции живут, и в Штатах, и в Москве. Все зовут к себе, соблазняют хорошими заработками. Но как я оставлю моих пациентов и их хозяев, которые тоже стали добрыми друзьями? Они меня любят.

– Жена и дети не обижаются, что им уделяете времени меньше, чем работе?

– Нет, они меня понимают и во всем мне помогают. Даже гордятся мной.